Тонкий и глубокий Оралхан

– У брата была божья искра, называемая писательским талантом, но очень многое получил он и в семье, – рассказывает Галия Бокеева, младшая сестра писателя. – Наш отец Бокей был немногословен, но при этом слыл шешеном – мастером слова. Все сказанное им попадало точно в цель. Когда же начинала говорить наша мама Кулия, то наступала тишина: она была мудрой женщиной, и за советом к ней приходили не только односельчане.

В семье нас было пятеро детей – четыре сестры и единственный брат. Но никто, глядя на нашего Оралхана, не сказал бы, что он избалован. Вопреки казахским обычаям – лелеять единственного сына – наши родители не выделяли ни одного из своих детей. Балованной среди них была только я. Да и то не родителями, а как раз старшим братом и его женой Айман. Между нами была большая разница в возрасте, а детей у него в первом браке не было, поэтому и относились они с женой ко мне так трепетно. Он уже жил и работал в Алма-Ате, но каждый раз, когда бывал дома (помимо отпусков брат два-три раза в год приезжал в Катон-Карагай в командировки), бегал со мной, совсем еще маленькой девочкой, в догонялки, играл в жмурки.

Другие знаменитости перед приездом в родные края обычно заранее ставили об этом в известность местные власти, мой же брат – никогда. Однажды его задержали на пограничном посту. Молоденькие пограничники, конечно, не знали, что перед ними знаменитый писатель, а он и не стал говорить им об этом. Просто написал в своей объяснительной: разрешите мне, Оралхану Бокееву, побывать у отца с матерью.

А домой обычно заходил так: если во дворе никого не было, то хватал под мышку щенка, кошку или козленка и со словами «А вот и я!» появлялся в дверях.

Все свои студенческие годы я прожила в его семье. Скажу не хвалясь, благодаря брату я была самой нарядной девочкой на библиотечном факультете ЖенПИ. Он сам очень любил одеваться, а меня заваливал нарядами, которые привозил отовсюду. Причем никогда не было такого, чтобы он ошибся в размерах. Я же могла отблагодарить его только тем, что училась на одни пятерки.

Терпеть не мог всякие «позвоночные» дела. Один раз я его крепко обидела. Когда после окончания института пришла работать в Национальную библиотеку, то пронесся слух, что молодым специалистам будут давать квартиры. «Пусть твой брат на всякий случай зайдет к министру», – сказала мне умудренная жизненным опытом заведующая. Я без задних мыслей зашла к нему в кабинет: «Ага, вас попросили зайти к министру». Брат побледнел: «Неужели тебе тесно в моем доме, сестренка? Я ни разу в жизни не заходил к кому-то, чтобы просить что-то. Неужели ты до сих пор не поняла этого?»

Сейчас муссируются всякие слухи в связи с его ранней смертью. Она на самом деле не была случайной. К этому моменту он потерял многих близких – двух сестер, мать, отца, умерла горячо любимая жена Айман, которая жила только им и его творчеством. То, что он во втором браке стал наконец отцом, это, конечно, хорошо. Но ему было уже 45. Тяжело в этом возрасте не спать ночами, бегать по молочным кухням... Помню, незадолго до смерти он ранним утром попросил меня прийти. Дверь почему-то была открытой. Когда я подошла, брат сказал, что жена в отъезде, а у него всю ночь страшно болело сердце, а рядом маленький сын Айкан. Боясь умереть во сне, оставил дверь открытой...

А вскоре была та самая роковая поездка в Индию, где климат совсем не совпадает с нашим. В ночь с 16 на 17 мая 1993 года его не стало – он скончался от обширного инфаркта. А накануне днем Оралхан был в Тадж-Махале. Как его ни уговаривали, он не стал делать традиционный обход вокруг мавзолея. Остался внутри со словами: «Неужели человеческие руки могли создать такую красоту?!»

Российский писатель Анатолий Ким, автор знаменитых романов «Белка» и «Отец-лес», был одним из самых близких друзей Оралхана Бокеева.

– О-о! Судьба подарила мне встречу с писателем совершенно родственным по своему романтическому восприятию мира, – вспоминает писатель. – Оралхан умел видеть чудесные детали среди сложных и тяжелых обстоятельств человеческой жизни, это меня очень сблизило с ним, благодаря ему у меня впервые появился шанс подойти к переводу как к сотворчеству. А потом нас с Оралханом связала очень хорошая человеческая дружба. Каждый раз, приезжая в Казахстан, я ждал встречи с ним. Ох, какая большая печаль – был молодым, полным сил и творческих замыслов и… почему-то ушел. Я до сих пор не могу пережить его уход.

Первая наша с ним встреча случилась в Москве. Его привел ко мне референт по казахской литературе Союза писателей СССР Роллан Сейсенбаев. Я увидел такого, знаете, азийского (слово самого Кима. – Г. Ш.) красавца, с раскосым поставом глаз, с очень сильным взглядом и сдержанно-благородным стилем поведения. По-человечески я к нему сразу расположился. То, что сейчас его не называют среди классиков современной казахской литературы, считаю совершенно несправедливым. По своему читательскому опыту я его ставлю на один уровень с Кнутом Гамсуном. Они в общем-то и очень схожи – то же романтическое и напряженное отношение к познаваемой жизни, та же красота в видении окружающего мира...

Дулат Исабеков отчасти «обязан» своим приходом в драматургию Оралхану:

– Оралхан первым начал писать пьесы. А в те годы каждый спектакль цензура пропускала через частое сито, чиновники устраивали настоящие допросы по малейшему поводу. Я, видя мытарства приятеля по кабинетам ЦК ЛКСМ Казахстана и Министерства культуры, ругал и жалел его, что ты, мол, потерял в этой драматургии, когда есть тихий омут прозы.

Наконец, мы дожили до премьеры спектакля «Жеребенок мой», поставленного на сцене театра им. М. Ауэзова по пьесе Оралхана. Был триумф, а немного погодя пьесу напечатал всесоюзный журнал «Театр», а это престижно. Актер Куман Тастанбеков и сам драматург стали лауреатами премии ЦК комсомола Казахстана.

Когда мы отмечали его успех, Оралхан, показывая пальцем на значок лауреата, похвастался: «Вот видишь, я прошел испытание на терпение, а ты говорил: зачем тебе эти адские мучения. Слушай, давай и ты берись за пьесы». Я отнекивался: «Не-не! Хватит и тебя одного, а я и близко не подойду». Он продолжал настаивать, и я решился, тем более что к этому времени у меня, носителя прозаического мышления, назрел драматургический сюжет: в приемной одного ректора среди многочисленной очереди я увидел другого ректора. Мне было смешно: ректор ждет ректора. И я написал пьесу «Приемные дни ректора», которая тоже получила всесоюзную известность. Это окрыляет, не правда?! Следом появилась вторая пьеса, потом третья… «Вот, видишь, а ты боялся, – с удовлетворением сказал Оралхан. – Нас теперь двое, будем по очереди ходить по кабинетам ЦК комсомола».

Мы с Оралханом постоянно искали поддержки друг у друга, хотя и не щадили друг друга в поисках истины. На днях я вернулся из Кыргызстана и поймал себя на том, что хотел позвонить Оралхану, чтобы задать ему риторические вопросы: «Почему у них нет нефти, а бензин дешевле и хлеб тоже, хотя выпекают они его из зерна, купленного у нас?»

Критерием искренности нашей с ним дружбы можно считать то, что между нами не было запретных тем или табу, в том числе и на критику. Однажды я его в печати здорово задел. Критикнул, в общем, сказав, что в его произведениях много фантасмагории, герои неправдоподобны и т. д., и т. п.

Отреагировал Оралхан бурно – мы почти поругались. На другой день отмяк: «Ругать иногда тоже надо, но мне жалко сестренку Маншук, она переживает за меня до слез».

Позже я познакомился с его младшей сестрой, и мы с ней стали не просто друзьями. Маншук изменила мое отношение и к жизни и даже мои творческие принципы. Я стал мягче, что ли…

Галия ШИМЫРБАЕВА, Алматы