​Огонь поэзии

Народный писатель Казахстана, лауреат Государственной премии КазССР Халижан Бекхожин уже первой своей поэтической публикацией был замечен Сакеном Сейфуллиным. В те времена внимание корифеев к молодежи было действенным: в 1934 году молодой поэт, уроженец павлодарской песенной земли, становится делегатом Первого съезда писателей Казахстана, организаторами которого выс­тупили Сакен Сейфуллин, Ильяс Джансугуров, Беимбет Майлин, Мухтар Ауэзов, Сабит Муканов, Таир Жароков, другие писатели и поэты, составившие славу национальной литературы. Отныне и его будущее было определено: всеми силами своего таланта Халижан Бекхожин будет служить поэзии.

Свое поэтическое родство с реп­рессированными Сакеном и Ильясом он пронесет через всю жизнь. В поэме «Сказание о Соколе», грустном и тревожном раздумье о судьбе Сакена – поэта-революционера, председателя Совнаркома Казахской республики, он не смирится с его гибелью, провозглашая торжество его поэзии в родном краю: «И летит мой Сакен по степям, как в двадцатом году».

С Ильясом же Халижана Бекхожина связывала общность эпичес­кого дара и мировосприятия. В интервью «Казахстанской правде» в год своего 70-летия он, к тому времени написавший около двадцати поэм, признавался: «Если мне удалось что-то сделать в эпическом жанре, то только потому, что всю жизнь передо мной горит неугасимая творческая звезда Ильяса Джансугурова. Его поэмы я до сих пор считаю непревзойденными в казахской эпической поэзии. Именно его пример и вдохновил меня на освоение историко-эпического жанра».

О том, что эти слова не просто дань уважения классику, а свидетельство постоянного пребывания под воздействием его образной стихии, можно судить по воспоминаниям поэта Василия Бернадского, посетившего вместе с Халижаном Бекхожиным его родные места: «Ночь таяла на наших глазах. В предрассветной мгле далеко внизу виднелась полоска Саумалколя, озера, похожего на овал огромной чаши, инкрустированной персидской бирюзой. На его берегах в глухие годы безвременья пел легендарный Ақан сері.

– А вдруг мы идем по следам Кулагера? – сказал Халике. – Видишь следы копыт?

У него такая манера разговаривать – фрагментами. Важен образ. Все остальное – домысли, представь в воображении».

Неизменно своим учителем называл Халижан Бекхожин и Сабита Муканова – учителем и в прямом, и в переносном смысле. Ведь он окончил Казахский педагогический институт им. Абая, в котором преподавал классик, к великой чести молодого поэта предложивший ему участвовать в создании учебника казахской литературы для 6–8–10-х классов, по которому учились не одно поколение школяров.

А о своих поэтических пристрас­тиях он говорил так: «С малых лет я влюблен в поэзию Султанмахмуда Торайгырова – моего земляка, большого казахского поэта. О значении Абая в жизни каждого из нас говорить не приходится – он своим гением поднимает нас, он принес в степь голоса Пушкина, Лермонтова. И, переводя этих и других русских классиков на казахский язык, я оглядываюсь на пример Абая. Помню, как-то на Лермонтовских чтениях один из грузинских поэтов стал говорить, что Лермонтов будет жить, пока жив Кавказ. Пришлось возразить ему, что Лермонтов будет жить, пока жив хоть один казах, ведь на казахский язык он был переведен много раньше, чем на грузинский. И я прочел «Горные вершины» в переводе Абая».

Сегодня Халижан Бекхожин стоит в ряду классиков казахской литературы. Стихи поэта, признававшегося, что он не может не быть лириком, поскольку это постоянное состояние его души, любимы не одним поколением читателей.

В них тонкое восприятие родной природы соседствует с остро переживаемыми жизненными явлениями, в них и романтика, и пафос, и эмоциональная глубина, и жизненно важное признание своего неизбывного корневого родства с родной землей.

Халижан Бекхожин – автор десятка пьес, многие годы не сходивших со сцен как областных театров, так и Казахского академического театра драмы им. М. Ауэ­зова. Но вершиной его творчества стали поэмы. Уже первая из написанных после войны (он прошел фронтовые дороги военным корреспондентом) – «Сыр-Дарьинская легенда» была отмечена Александ­ром Фадеевым на XII пленуме Союза писателей СССР как одно из лучших произведений в этом жанре.

Известный критик Павел Косенко писал в статье «Мир большого поэта» в 1973 году: «Х. Бекхожин принадлежит к тому сравнительно малочисленному отряду современных поэтов, у которых эпос преобладает над лирикой, и работа над поэмами является главным творческим делом. Каждое новое произведение в этом жанре только подтверждало его славу поэта-эпика, мастера широких поэтических полотен».

И дело здесь не в количестве написанных поэм. Справедливо заметил Берхаир Аманшин в статье «Мастер поэтической эпики»: «В литературе, как и в искусстве, количественный показатель сам по себе ничего не означает, хотя более чем солидный объем созданного, как и любой труд, достоин уважения. Поэмы Халижана Бекхожина ценны не этим внешним объемом, а объемностью. Объемностью содержания, тематики».

Первой его поэмой, получившей широкое народное признание, стала «Мария, дочь Егора». Построенная, как и все последующие, на подлинных исторических фактах (иногда – на легендах, прочно вошедших в народную память), она рассказывает, как в начале прошлого века дочь русского рыбака Егора полюбила казахского джигита Дюйсена. Эта любовь не могла не закончиться трагически («Все против нас – и Бог, и люди, и твой закон, и мой закон»), но она обрела бессмертие, потому что облетела всю степь песня «Дударай», в которой Мария оплакала своего погибшего возлюбленного.

Мне довелось встречаться с Халижаном Бекхожиным в 1983 году, в канун его 70-летнего юбилея. Вот как он рассказывал о создании этой поэмы: «С малых лет в наших северных краях я слышал песню «Дударай». Казалось, что в ней заложена какая-то волнующая тайна, мне захотелось встретиться с автором. Когда в 1950 году зас­луженный деятель искусств рес­публики Мария Егоровна Рекина приехала на съезд композиторов Казахстана в Алма-Ату, я встретил ее на аэродроме, пригласил к себе, мы беседовали несколько дней подряд. Она рассказала историю своей любви, о том, как они с Дюйсеном боролись с религиозными предрассудками за свою любовь, о том, как дружной семьей испокон веков жили простые люди – казахи, русские – в степи».

И он написал поэму, в которой рассказал, как человеческий дух превращает любовь в искусство, врачующее других, объединяющее людей. О поэме «Мария, дочь Егора» хорошо отозвались Сабит Муканов, Мухтар Ауэзов, она и до сих пор одна из самых известных и любимых в народе.

«Сказание о Соколе», «Ақсақ құлан», «Степной комиссар», «Аппақ наме», «Батыр Науан», «Ахан Актаев», «Мои земляки» – в центре их, как и других известных поэм Бекхожина, стоят реальные герои: Сакен Сейфуллин, Джучи-хан, Алиби Джангильдин, Али Сарсенбин... Но, как справедливо отмечает Павел Петрович Косенко, хотя эти образы разработаны реа­листически, «сам реализм здесь поэтичен, достоверные бытовые штрихи все время чередуются с символикой, с широкими обобщениями, с условностью, идущей от народного эпоса».

Особая эпическая мощь отличает поэму «Ақсақ құлан». Впервые к древней легенде о Джучи-хане и старом кюйши, спасшем своим искусством народ от гнева жестокого властителя, молодой поэт обратился еще до войны. Поэма писалась со всем жаром молодости, но опыта не хватало. Как напишет позже сам поэт, «оказалось... ритм сокровенный кюя не под силу моей домбре, настроенной не в тон». Зрелым мастером он вернется к ней и создаст воистину шедевр, который и на русском языке обретет свое прекрасное воплощение в переводе известного поэта Владимира Соколова.

Обращение к теме народно-освободительной борьбы и образам хана Кенесары и Наурызбай-батыра в поэме «Батыр Науан» будут стоить Халижану Бекхожину членства в Союзе писателей, изгнания с ответственной работы, и, как следствие, его произведения не будут печататься, его творчество будет замалчиваться и не получит должной оценки. Он мужественно перенесет гонения.

И потому не просто юбилейной данью читаются строки Жубана Молдагалиева к его 60-летию в «Литературной газете»: «Человек с характером гордым и независимым, непреклонный в трудностях, принципиальный, требовательный и трогательно-чуткий, особенно с теми, кто молод, кто нуждается в помощи и поддержке, – таков наш Халижан Бекхожин... С давних пор я дорожу неподкупной его дружбой, разделяю его боль, беспокойство, радость в нашем общем деле – поэзии».

Наше юбилейное интервью в «Казахстанской правде» мы наз­вали с Халижаном-аға «Встречая 70-ю зиму» по строчке одноименного стихотворения, которое он тогда написал. Халижан Бекхожин признался, что в отличие от поэтов, любящих встречать весну, с особым настроением встречает зиму. Может быть, потому, что родился зимой, в канун Нового года, а это заставляет задуматься, подвести итоги: «Я вспоминаю о зиме, которую мне приходилось встречать аульным учителем со своими учениками в начале тридцатых. Зимой у нас на Павлодарщине метели, бураны, а мы на быках добирались до жилья... И я вспоминаю Новый год, который встречал в освобожденной Праге. Война подходила к концу, и горько было нам за товарищей, которые погибли, не дожив до Нового года, Победы. Вот обо всем этом, о прожитой жизни я думал, когда писал стихотворение «Встречая 70-ю зиму».

С теплотою вспоминаю, что он вручил мне при встрече подстрочники двух своих стихотворений «Простор души моей» и «Простор волновой» и переводы их, опубликованные в «Казахстанской правде», одобрил.

Поэт признался, что хотел бы написать книгу воспоминаний об отце, об учителях своих, о московских друзьях – Луконине, Смелякове, Цыбине, о сверстниках и современниках... Он не успел написать эту книгу. Он уже в тот год много болел, хотя продолжал работать. И у меня по молодости лет не хватило ума самой спросить его об отце, хотя об учителях и друзьях мы поговорили. А может быть, он и не ответил бы – не очень-то тогда поощрялись партийной газетой разговоры о «служителях культа».

А ведь именно отец Халижана Бекхожина, как узнала теперь от его жены Зайды-апа, и заложил поэтические основы личности будущего казахского классика. К отцовскому имени Нургожа не зря добавляли слово «машхур» – знаменитый, славный. Машхур Нургожа окончил Троицкое медресе, носил духовный сан муллы и был знаменитым поэтом-импровизатором, состязавшимся с самими Ақан сері, Исой Байзаковым, Жусупом Копеевым. В его доме бывали великие певцы и акыны Жаяу Муса, Естай, Майра, Жарыгапберды… Люди собирались послушать их, здесь звучали казахские эпосы, восточная поэзия, сказки «Тысяча и одна ночь». Вот на какой почве вырастают большие поэты.

Говорят, Сакен Сейфуллин привез от машхура Нургожы много рукописей, но попытки Халижана-аға разыскать наследие отца ничего не дали. Видимо, оно пропало в застенках НКВД вместе с сейфуллинским архивом.

Увидев на столе Халижана-аға многочисленные книги с автографами молодых поэтов, я не удержалась и спросила, какой же главный совет дает он им в творчестве. И услышала: «Трудитесь!» Мне по­думалось тогда: а как же талант, вдохновение? Ведь поэт – не бухгалтер, чтобы корпеть над столом. И вот через десятилетия это же напутствие вижу в посмертной статье Юрия Кузнецова: «Трудитесь!» Трудитесь – и откроется...

И вспоминается разговор с сыном Халижана-аға – Ерланом Бекхожиным, известным журналистом. Я спросила, каким он более всего запомнил отца? «Работающим. Всегда за письменным столом. И кабинет его – святилище, куда мама меня с сестрой Мирасгуль не допускала. Это уж потом любимцу – внуку Ердану – стало дозволено заходить к нему».

Халижан Бекхожин говорил, что поэт, пока пишет, остается учеником великого учителя по имени Жизнь, и любил приводить строку своего друга Михаила Луконина: «Возьми нас, Жизнь, к себе в ученики».

И считал, что настоящих учеников, как и учителей, определяет время: «Жалко, что порой не успеваешь сказать: «Спасибо, Учитель!»

В год 90-летия поэта в Театре им. М. Ауэзова прошел вечер памяти, где звучали прекрасная поэзия Халижана Бекхожина и благодарные слова его учеников о нем.

Наверное, знаменательные даты и нужны нам, чтобы не успевшим или не понявшим это сразу сказать наконец: «Спасибо, Учитель! Спасибо, Поэт! Отныне мы будем чувствовать и жить немножко по-другому...» И потому каждый новый юбилей собирает вокруг имени Халижана-аға преданных учеников и последователей.

Халижан Бекхожин

Простор души моей

Я хочу, чтоб душою

Такой широты я достиг,

Чтоб в просторе ее

Белой лебедью плавал мой стих,

Чтобы были, как ветер,

Легки и крылаты мечты,

Чтобы мог я, взлетев,

Оглядеть горизонт с высоты.

Наслажденье какое –

Бродить по просторам души.

Обогнать караван –

Пусть кочевье годов не спешит,

Подогреть, подхлестнуть свою жизнь

Негасимым огнем –

Это пламя поэзии

В сердце клокочет моем.

И опять над простором души моей

Солнце взойдет.

Разве черные тучи

Посмеют затмить небосвод,

Если их каждый день

Разгоняю я вихрем стихов,

Если нету в груди моей

Места для прошлых грехов.

Алым цветом зари –

Цветом солнца и жизни самой –

Моя песнь вдохновляется,

День мой ведя за собой.

И пускай, как ковыль,

Поседела моя голова,

Все же нежных красавиц

Мои достигают слова.

Нет, аркан дряхлой старости

Песнь мою не захлестнет.

Лишь бы только по-прежнему

Верил в нее мой народ,

Лишь бы, злобы чураясь,

Свой труд каждодневный верша,

Охраняла свою широту

И прозрачность душа.

Чтобы солнце могло

Поглядеть в ее зеркало вод,

Чтобы сердце не знало

Ночных непосильных забот,

Чтоб когда над землею

Плывет тишина, не спеша,

Лунным светом

И лепетом детским

Дышала душа.

Перевод автора