​Михаил Токарев: Помогать людям, оставаться людьми

В жизни каждого человека наступает время, своего рода рубеж, подойдя к которому, он подводит итоги. Одни при этом сетуют на судьбу, пеняя ей, что не удалось осуществить многое из задуманного в юности. Другие, оценив сделанное, идут дальше и, несмотря ни на что, верят в свою счастливую звезду.

Михаил Токарев с полным правом может сказать о себе словами Владимира Высоцкого: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,⁄Мне есть чем оправдаться перед Ним». Он не изменил своей мечте: хотел стать актером и стал им. Сыграв на сцене более ста ролей, от Бабы-яги и до Сальери, определил для себя суть актерской профессии – помогать людям оставаться людьми.

Есть у него и свое понимание театра:

– Еще в 70-е годы я смотрел «Ревизора» в московском Малом театре. На сцене, перед занавесом, висело огромное зеркало, в котором отражался зрительный зал и каждый искал в нем себя. Но вот свет погас, прожекторы осветили зал, и раздался голос: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Если вы помните, это эпиграф к гоголевской пьесе. После чего начался спектакль. Вот вам и зеркало.

Моя театральная юность подарила мне встречу с замечательным актером Ефимом Копеляном. Это было в Питере в Большом драматическом театре в начале 70-х годов. Слышал, что перед каждым выходом на сцену Ефим Захарович обязательно смотрел в зал. Я его спросил: зачем? И он ответил: «Я смотрю в зал и ищу лицо, которое мне понравится, даже не внешне, а внутренне, чтобы было видно, что человек не просто так пришел в театр. И когда я нахожу такого человека, то весь спектакль играю только для него!» Вот и я с подачи Копеляна тоже часто так делаю.

Театр не может научить, как этого хотелось бы педагогам. Нет. Театр не учит, он заставляет задуматься.

Комедия улыбкой и смехом разглаживает морщины. Драма побуждает размышлять над нашей жизнью, нашими отношениями. Трагедия – понять, что такое хорошо, а что такое плохо. В этом, считаю, предназначение театра.

И театр не должен быть коммерцией. Это не бизнес. Там, где во главу угла ставятся деньги, исчезает искусство, исчезает то возвышенное начало, ради которого когда-то греки и придумали театр. Теряется катарсис, то есть духовное очищение через эмоциональное восприятие происходящего на сцене.

– В Лермонтовском театре я уже 45 лет. Это больше половины моей жизни, хотя мне всего 30… до 100 (смеется). Прихожу сюда, даже если не занят в спектакле, смотрю, что делается на сцене. Здесь я чувствую себя уютнее, чем дома. Я этим живу.

Мне довелось работать с прек­расными актерами: Евгений ­Диордиев, Лева Темкин, Евгений Попов, Людмила Петровна Кюн… Имена талантливых артистов можно было бы перечислять долго. И режиссеры были прек­расные. Я пришел в театр, когда главным режиссером был Мар Владимирович Сулимов – знаковая фигура в театральном мире.

– Профессия актера дает уникальную возможность проживать сотни жизней. Вам было дано побывать в разных эпохах, прикоснуться ко многим судьбам… Но каждый актер, особенно в молодости, мечтает сыграть Гамлета или Ромео.

– Я никогда не хотел сыграть ни Ромео, ни Гамлета, даже не знаю почему. Всю жизнь хотел сыграть Сирано де Бержерака. Может, на это повлияла работа народного артиста Ножери Чонишвили в Омском театре, где я одно время работал. Он блистательно играл Сирано! И тогда я влюбился в эту роль. Кстати, Рубен Суренович ставил «Сирано» в нашем ТЮЗе, но потом уже не хотел повторять. Так Бержерак прошел мимо меня, но я не жалею, ведь мне повезло сыграть Сальери в «Амадее». А это роль, которой судьба одаривает далеко не каждого.

– Гений и злодейство…

– Нет, Сальери не злодей. Это Александр Сергеевич Пушкин сотворил из него злодея.

– Но соперничество между ними было.

– Соперничество было. И зависть, наверное, была, потому что этот мальчишка Моцарт, каким считал его Сальери, творил божественную музыку. Хотя Сальери был старше Вольфганга всего на 6 лет. Но такую музыку, которую создавал Моцарт, он сочинить не мог и не хотел с этим смириться. Впрочем, как любой творческий человек.

– А у Вас есть чувство соперничества или зависти к успехам ваших коллег?

– Знаете, когда я вижу хорошую актерскую работу, невольно примеряю ее на себя в том плане, что не позволяю себе опуститься ниже. И не потому, что завидую. Вот, скажем, сейчас в «Горе от ума» мы в очередь с Толей Креженчуковым играем Фамусова. Он прекрасно играет. В его трактовке это такой классический Фамусов, в котором есть что-то от гоголевского Городничего (его он, кстати, тоже играет). Мне это нравится. Но мы разные Фамусовы. Я считаю, что Фамусов – это Чацкий в молодости, поэтому он так его любит. Но Фамусова сломала жизнь, заставив романтика стать чиновником.

– Есть роли, которые Вы играете в течение длительного времени. Но лидер здесь, кажется, Баба-яга из спектакля «Василиса Прекрасная»?

– На эту роль я попал случайно. Спектакль ставился в канун 1974 года как проходной, на время новогодних школьных каникул. Роль Бабы-яги играл Володя Назаров, и так случилось, что однажды он не пришел в театр, а я в это утро заехал посмотреть расписание. Вдруг ко мне подбегает помощник режиссера и кричит: «Миша, спасай, Назаров заболел, давай быстро на сцену!» – «Как! Я ведь даже не видел спектакля!» – «Ничего. Быстро переодевайся, текст мы тебе подскажем».

В общем, нарядили меня, заг­римировали, и я выскочил на сцену. Не помню, как отыграл, но, видимо, получилось неплохо, потому что Ирина Долиненко, прекрасный режиссер-постановщик, предложила мне и дальше играть эту роль. Не поверите, но спектакль жив до сих пор!

– А зал помогает? Вы его чувствуете?

– Естественно. Хотя иногда зал бывает, как мы говорим, «мерт­вым», и тогда хочется сделать так, чтобы зритель вместе с тобой стал сопереживать. И когда этот контакт устанавливается, спектакль удается.

О времени и о себе

Михаил Токарев считает, что его жизнь сложилась удачно, хотя и в ней был элемент случайности: по настоянию матери после школы он пошел в педагогический институт. И лишь потом поехал с друзьями в Новосибирск и, как говорится, за компанию поступил в театральное училище.

– Да, так было, но актерство меня привлекало с детства. Занимался в драматическом кружке Дома пионеров, играл в народном театре. Мама, которая была учительницей, хотела, чтобы и я пошел в педагогику. Когда поступил в театральное училище, перевелся в пединституте на заочное отделение и учился сразу в двух вузах. Вероятно, во мне таи­лась некая искра божья, потому что после окончания училища мне предложили на выбор сразу 7 театров. Я выбрал Омский, потому что тогда это был очень мощный театр, который стал для меня прекрасной школой.

Там меня научили, как надо относиться к театру, к профессии. Я понял, что актерство – это не просто работа, это служение.

Когда работал в Омске, меня пригласили в Москву, в театр имени Ермоловой. Владимир Андреев хотел, чтобы я сыграл главную роль в «Шоколадном мальчике», а кроме того, я прошел кинопробы и был утвержден на одну из ролей в фильме по роману Юрия Бондарева «Горячий снег». Но… меня забрали в армию, и все мои планы рухнули.

Я попал в Целиноград во внутренние войска как ведущий в ансамбле военного округа, прос­лужил полгода, а потом меня перевели в ансамбль в Алма-Ату, где и дослуживал. Считаю, у меня счастливо сложились звезды: каждые 10 лет я играл какие-то этапные, знаковые роли. В 70-е годы это Пабло в спектакле «Третье слово, или Любовь дикаря», в 80-е – Сальери в «Амадее», в 90-е – Амедей в «Уроках французского», сейчас – Фамусов в «Горе от ума».

Кроме того, с 1974 по 2014 год я вел еще и все правительственные концерты, в том числе в Москве, Питере, Киеве, Минске, Вильнюсе… А вот роман с кино у меня не сложился. Хотя мне выпала честь сыграть наставника Нурсултана Абишевича Назарбаева в фильме «Весна Темиртау», озвучивал его не однажды и в других киноработах, знаю интонации его голоса…

– По отцу я грузин, его звали Михаил Георгиевич Садагашвили, – продолжает рассказ актер. – Моего внука зовут, как прадеда, Георгий. А дочь – Лиана. Она тоже актриса, работает в России, в Тобольске.

Однажды я спросил у своих грузинских родственников, как переводится наша фамилия, ведь у грузин, как у казахов, каждая фамилия имеет значение. Никто не знал. И вот как-то мы сидели в кафе с Олжасом Сулейменовым, беседовали, и разговор зашел о фамилиях. Я ему говорю: вот, никто не знает, как переводится моя фамилия по отцу – Садагашвили. На что Олжас отвечает: «Так в ней же тюркский корень: садак – это лучник, стрелец. Ты сын лучника». Когда царь Давид объединял Грузию, он нанял кипчаков, которые у него были кем-то вроде современной нацгвардии. Потом эти кипчаки остались там жить, женились на грузинках, ассимилировались.

А по маминой линии мой дед – алтаец, а бабушка – русская. Мама окончила в Москве Коммунистический университет трудящихся Востока имени Сталина, вернулась в Горно-Алтайск, где заведовала молодежным отделом в обкоме партии. Вторым секретарем обкома был молодой парень, они полюбили друг друга и поженились. Но вскоре его арестовали, это были уже 30-е годы, пик сталинских репрессий. Маму исключили из партии.

А через несколько дней ночью ей постучали в окно и сказали: «Беги, иначе утром тебя тоже арестуют». И она бежала в Семипалатинск, где сменила свою алтайскую фамилию Тыдык на Токареву, поступила в пединститут на историко-географический факультет. О ее прошлом никто не знал. Во время войны была директором школы. Когда война закончилась, ее вызвали в райком и сказали: «Как директор школы, вы обязаны быть членом партии». И тогда она все рассказала.

Отец был военным инженером, строил Семипалатинский полигон. После смерти жены у него остались две дочери. В Семипалатинске отец познакомился с мамой, и она стала его гражданской женой. У нас с отцом были очень хорошие отношения. Когда во времена Хрущева началось резкое сокращение армии и отца тоже отправили в запас, он уехал на родину в Грузию, где стал главным архитектором Тбилиси.

Вот как все перемешалось… Может, поэтому я убежденный интернационалист: по отцу – грузин, родной язык – русский, практичес­ки всю жизнь живу в Казахстане. Хочу, чтобы в каждой стране люди жили счастливо, чтобы они были духовно богаты. Ради этого мы, актеры, и работаем.