Странам ЕАЭС нужно скоординировать валютно-финансовую политику
1267
Ксения Воронина
Как известно, 29 мая 2014 года в Астане был подписан договор о создании Евразийского экономического союза. С 1 января 2015 года начал функционировать ЕАЭС, в состав которого вошли Россия, Беларусь и Казахстан. Со 2 января 2015 года членом ЕАЭС стала Армения, а с 12 августа 2015 года к ЕАЭС присоединился Кыргызстан.
Настало время оглянуться назад и подвести некоторые итоги функционирования Евразийского экономического союза. Глава Центра интеграционных исследований Евразийского банка развития, говоря о результатах, коснулся вопросов нетарифных барьеров, мобильности пенсии, координации валютно-финансовой политики и других.
– Евгений Юрьевич, каким, по вашему мнению, был первый год для ЕАЭС?
– Первый год работы Евразийского экономического союза – достаточно условный. Однако если взять за точку отсчета введение единого таможенного тарифа – 1 июля 2011 года, то можно сказать, что Таможенный союз работает уже пять лет. Отсутствие барьеров внутри и единый Таможенный союз (ТС) снаружи – это главное в нашей экономической интеграции. На эту рамку "накручивается" много всего другого – торговля, нетарифные барьеры, инвестиции, госзакупки, санитарные нормы, техрегламенты, единые зоны свободной торговли с другими странами, координация макроэкономической политики, координация денежно-кредитной политики и многое другое. Все это существует уже пять лет. Вместе с тем договор о Евразийском экономическом союзе вступил в силу в январе 2015 года, но итоги подводить достаточно сложно, поскольку ситуация меняется молниеносно.
Давайте вспомним, что произошло в первый год ЕАЭС: экономический кризис, падение цен на нефть, бюджетные проблемы ведущих стран Союза, внешние шоки – все это оказывает существенное влияние на внутренние интеграционные процессы, их становится труднее вести. Когда существуют внешние шоки, страны более подвержены желанию вводить протекционистские меры, защищать свой внутренний рынок, обстановка становится жестче. И это норма.
Вместе с тем кризис 2008 года, наоборот, подтолкнул Россию и Казахстан к экономической интеграции. И на волне того кризиса в 2009 году были подписаны документы по созданию ТС, и в 2009 же году был создан антикризисный фонд ЕврАзЭС.
– То есть нам удалось сплотится именно благодаря кризису?
– Тяжелые времена всегда к чему-то подталкивают. Но гораздо чаще происходит откат, когда страны отгораживаются друг от друга, и это реальный риск, который нужно держать в уме сейчас.
– О пользе Евразийской интеграции сказано немало хорошего, но есть и моменты критики, недовольства.
– Это тоже нормальный процесс. Часть недовольства евразийской интеграцией может быть связана с завышенными ожиданиями. Ее часто сравнивают с Европейским союзом, и от этого сразу идет волна пессимизма. Аналогия с ЕС не очень правильная, мы очень разные с Евросоюзом. Помимо того, что они 60 лет развиваются поступательно, у нас очень разные экономики. У нас доминируют сырьевые и экспортоориентированные экономики. Это накладывает серьезный отпечаток на внутренние структуры.
Полезнее было бы сравнивать ЕАЭС с другими организациями – НАФТА, Южноафриканский таможенный союз, Союз государств Персидского залива. Там есть интеграционная инициатива, иногда государства-участники сталкиваются с торгово-экономическими конфликтами и решают их. Этот подход был бы более прагматичным.
Интеграция пользу приносит и принесет, особенно если не понимать ее узко, то есть только как торговлю. Например, наш ЕАЭС является лидером по трудовой миграции на евразийском пространстве.
– Да, и это затрагивает другой очень важный вопрос, связанный с пенсионными выплатами трудовых мигрантов внутри ЕАЭС. Как решается этот вопрос?
– Уже подготовлен проект соглашения о мобильности пенсии. Мы гордимся тем, что приложили к этому руку. В 2014 году мы вместе со Всемирным банком опубликовали первую крупную работу по этому поводу – "Мобильность пенсий", где предложили рамочную модель мобильности пенсии в Евразийском союзе.
Главная идея, что мобильность пенсий должна быть построена на принципе пропорциональности. Принцип простой – где, сколько человек отработал, столько и получает. То есть пенсию можно "увозить" с собой. Например, если казахстанец отработал в России 15 лет, с его зарплаты вычитали налоги, в том числе пенсионные, то забирает накопленное с собой. Дальше начинаются варианты. Российский пенсионный фонд может присылать пенсионные накопления непосредственно человеку. Такая схема действует у России с Израилем. Можно делать трансферты между пенсионными фондами, и потом человеку пенсионный нацфонд выплачивает.
Но это теория. А на практике были тяжелые переговоры. Сейчас подготовлен проект соглашения, но он очень сложный. Дело в том, что пенсионные системы во всех 5 странах Союза разные. В этих условиях создать какую-то стройную систему малореально. И в итоге родился компромисс, который есть на бумаге: база будет выплачиваться страной пребывания, неважно, где человек находится и сколько работал, а другие виды (солидарная и накопительная) будут "увозиться", будет налажена система трансферта пенсионных фондов. Это, на мой взгляд, довольно скромный шаг вперед, но когда я слушаю специалистов этого дела, то понимаю, что в условиях тотально разных пенсионных систем, большего, скорее всего, нельзя добиться.
– Граждане высказывают опасения относительно дальнейших валютных колебаний и связанными с ними рисками. Что делается для того, чтобы сгладить их?
– Мы помним, что Россия пошла на девальвацию раньше – в декабре 2014, Казахстан позже – в августе 2015. Из-за этого диссонанса возник ряд проблем: временно увеличилась конкурентоспособность российских товаров, что привело к проблемам казахстанских сельхозпроизводителей, потом была анекдотическая волна покупки автомобилей и бытовой техники в России. Но это является стимулом двигаться дальше в интеграции. На наш взгляд, на повестку дня выходит некая степень координации валютно-финансовой политики. Но речь не идет о единой валюте или едином Центробанке. А только о том, чтобы страны координировали, допустим, вопрос таргетирования инфляции, чтобы валютные курсы и инфляционные ожидания не расходились очень сильно. Потому что когда расхождения очень большие, начинаются проблемы. Для того чтобы в торговом процессе не возникали такие перекосы, нужно более-менее координировать валютные курсы.
– Итак, первый год ЕАЭС позади. Что будет дальше?
– Есть договор о ЕАЭС в нем прописано несколько дорожных карт о том, как двигаться к подлинно единому рынку. Есть обязательство в 2016 году создать единый рынок по фармацевтике и изделиям медицинского назначения – эти документы подготовлены. Есть обязательства к 2019 году выйти на единый рынок электроэнергии – над этим работают, сроки соблюдаются. Далее к 2022 году – единый финансовый регулятор, 2024–2025 годы – единый рынок нефти и газа, это, пожалуй, самый деликатный вопрос.
И главное, что сейчас идет работа по унификации нетарифных барьеров. Поясню, внутренние пошлины мы отменили в 2011 году, но есть несколько сотен видов нетарифных барьеров – санитарные и фитосанитарные нормы, различные нормы по техническим стандартам, разные правила лицензирования и сертификации, различного рода искусственные задержки передвижения грузовиков и составов. Сейчас под эгидой Евразийской экономической комиссии (ЕЭК) трудятся десятки рабочих групп, комитетов, где представители национальных министерств работают над тем, чтобы устранить эти нетарифные барьеры где можно, а где нельзя –унифицировать.
Настало время оглянуться назад и подвести некоторые итоги функционирования Евразийского экономического союза. Глава Центра интеграционных исследований Евразийского банка развития, говоря о результатах, коснулся вопросов нетарифных барьеров, мобильности пенсии, координации валютно-финансовой политики и других.
– Евгений Юрьевич, каким, по вашему мнению, был первый год для ЕАЭС?
– Первый год работы Евразийского экономического союза – достаточно условный. Однако если взять за точку отсчета введение единого таможенного тарифа – 1 июля 2011 года, то можно сказать, что Таможенный союз работает уже пять лет. Отсутствие барьеров внутри и единый Таможенный союз (ТС) снаружи – это главное в нашей экономической интеграции. На эту рамку "накручивается" много всего другого – торговля, нетарифные барьеры, инвестиции, госзакупки, санитарные нормы, техрегламенты, единые зоны свободной торговли с другими странами, координация макроэкономической политики, координация денежно-кредитной политики и многое другое. Все это существует уже пять лет. Вместе с тем договор о Евразийском экономическом союзе вступил в силу в январе 2015 года, но итоги подводить достаточно сложно, поскольку ситуация меняется молниеносно.
Давайте вспомним, что произошло в первый год ЕАЭС: экономический кризис, падение цен на нефть, бюджетные проблемы ведущих стран Союза, внешние шоки – все это оказывает существенное влияние на внутренние интеграционные процессы, их становится труднее вести. Когда существуют внешние шоки, страны более подвержены желанию вводить протекционистские меры, защищать свой внутренний рынок, обстановка становится жестче. И это норма.
Вместе с тем кризис 2008 года, наоборот, подтолкнул Россию и Казахстан к экономической интеграции. И на волне того кризиса в 2009 году были подписаны документы по созданию ТС, и в 2009 же году был создан антикризисный фонд ЕврАзЭС.
– То есть нам удалось сплотится именно благодаря кризису?
– Тяжелые времена всегда к чему-то подталкивают. Но гораздо чаще происходит откат, когда страны отгораживаются друг от друга, и это реальный риск, который нужно держать в уме сейчас.
– О пользе Евразийской интеграции сказано немало хорошего, но есть и моменты критики, недовольства.
– Это тоже нормальный процесс. Часть недовольства евразийской интеграцией может быть связана с завышенными ожиданиями. Ее часто сравнивают с Европейским союзом, и от этого сразу идет волна пессимизма. Аналогия с ЕС не очень правильная, мы очень разные с Евросоюзом. Помимо того, что они 60 лет развиваются поступательно, у нас очень разные экономики. У нас доминируют сырьевые и экспортоориентированные экономики. Это накладывает серьезный отпечаток на внутренние структуры.
Полезнее было бы сравнивать ЕАЭС с другими организациями – НАФТА, Южноафриканский таможенный союз, Союз государств Персидского залива. Там есть интеграционная инициатива, иногда государства-участники сталкиваются с торгово-экономическими конфликтами и решают их. Этот подход был бы более прагматичным.
Интеграция пользу приносит и принесет, особенно если не понимать ее узко, то есть только как торговлю. Например, наш ЕАЭС является лидером по трудовой миграции на евразийском пространстве.
– Да, и это затрагивает другой очень важный вопрос, связанный с пенсионными выплатами трудовых мигрантов внутри ЕАЭС. Как решается этот вопрос?
– Уже подготовлен проект соглашения о мобильности пенсии. Мы гордимся тем, что приложили к этому руку. В 2014 году мы вместе со Всемирным банком опубликовали первую крупную работу по этому поводу – "Мобильность пенсий", где предложили рамочную модель мобильности пенсии в Евразийском союзе.
Главная идея, что мобильность пенсий должна быть построена на принципе пропорциональности. Принцип простой – где, сколько человек отработал, столько и получает. То есть пенсию можно "увозить" с собой. Например, если казахстанец отработал в России 15 лет, с его зарплаты вычитали налоги, в том числе пенсионные, то забирает накопленное с собой. Дальше начинаются варианты. Российский пенсионный фонд может присылать пенсионные накопления непосредственно человеку. Такая схема действует у России с Израилем. Можно делать трансферты между пенсионными фондами, и потом человеку пенсионный нацфонд выплачивает.
Но это теория. А на практике были тяжелые переговоры. Сейчас подготовлен проект соглашения, но он очень сложный. Дело в том, что пенсионные системы во всех 5 странах Союза разные. В этих условиях создать какую-то стройную систему малореально. И в итоге родился компромисс, который есть на бумаге: база будет выплачиваться страной пребывания, неважно, где человек находится и сколько работал, а другие виды (солидарная и накопительная) будут "увозиться", будет налажена система трансферта пенсионных фондов. Это, на мой взгляд, довольно скромный шаг вперед, но когда я слушаю специалистов этого дела, то понимаю, что в условиях тотально разных пенсионных систем, большего, скорее всего, нельзя добиться.
– Граждане высказывают опасения относительно дальнейших валютных колебаний и связанными с ними рисками. Что делается для того, чтобы сгладить их?
– Мы помним, что Россия пошла на девальвацию раньше – в декабре 2014, Казахстан позже – в августе 2015. Из-за этого диссонанса возник ряд проблем: временно увеличилась конкурентоспособность российских товаров, что привело к проблемам казахстанских сельхозпроизводителей, потом была анекдотическая волна покупки автомобилей и бытовой техники в России. Но это является стимулом двигаться дальше в интеграции. На наш взгляд, на повестку дня выходит некая степень координации валютно-финансовой политики. Но речь не идет о единой валюте или едином Центробанке. А только о том, чтобы страны координировали, допустим, вопрос таргетирования инфляции, чтобы валютные курсы и инфляционные ожидания не расходились очень сильно. Потому что когда расхождения очень большие, начинаются проблемы. Для того чтобы в торговом процессе не возникали такие перекосы, нужно более-менее координировать валютные курсы.
– Итак, первый год ЕАЭС позади. Что будет дальше?
– Есть договор о ЕАЭС в нем прописано несколько дорожных карт о том, как двигаться к подлинно единому рынку. Есть обязательство в 2016 году создать единый рынок по фармацевтике и изделиям медицинского назначения – эти документы подготовлены. Есть обязательства к 2019 году выйти на единый рынок электроэнергии – над этим работают, сроки соблюдаются. Далее к 2022 году – единый финансовый регулятор, 2024–2025 годы – единый рынок нефти и газа, это, пожалуй, самый деликатный вопрос.
И главное, что сейчас идет работа по унификации нетарифных барьеров. Поясню, внутренние пошлины мы отменили в 2011 году, но есть несколько сотен видов нетарифных барьеров – санитарные и фитосанитарные нормы, различные нормы по техническим стандартам, разные правила лицензирования и сертификации, различного рода искусственные задержки передвижения грузовиков и составов. Сейчас под эгидой Евразийской экономической комиссии (ЕЭК) трудятся десятки рабочих групп, комитетов, где представители национальных министерств работают над тем, чтобы устранить эти нетарифные барьеры где можно, а где нельзя –унифицировать.
