Познать великое чувство
1063
Галия ШИМЫРБАЕВА, Алматы
Успешная защита первой в Казахстане докторской по истории стоила Ермухану Бекмаханову свободы. И кто знает, смог бы он выдержать испытания, выпавшие на его долю, если бы рядом не находилась та, которая стала ему не только верной женой, матерью его детей, но и самым близким другом и единомышленником.
Эта мудрая, красивая и умная женщина видела в своей жизни много печального, но сегодня Халима Адамовна называет себя счастливым человеком. Жизнь все расставила по своим местам: суета недоброжелателей, направленная против таланта и научного наследия ее мужа, оказалась тщетной. Самым ярким проявлением научной правоты историка Бекмаханова стал прекрасный монумент последнему казахскому хану Кенесары на берегу реки Есиль в Астане. Фильм "Аманат" Сатыбалды Нарымбетова, который выйдет в широкий прокат осенью текущего года, – венец нынешних юбилейных торжеств в честь покойного ученого. Кроме преданности науке и научным идеалам, в этой картине сквозной является и линия любви.
– Халиму в этой жизни всегда поддерживали преданность мужу, любовь ее детей и всех, кто ее знал и кому она доверяла, – говорит ее многолетняя подруга Ханиса Канышевна Сатпаева. – И кто знает, что сталось бы с памятью Ермухана Бекмаханова, если бы не жизненная активность его любимой Халимы.
Красивые и умные парни обитают в библиотеках
– Со своим будущим мужем я встретилась в мае 1946 года, – рассказывает Халима Бекмухамедова. – Я оканчивала филологический факультет Среднеазиатского государственного университета. Ермухан Бекмаханов работал над своей докторской в библиотеке имени Навои в Ташкенте, куда я ходила собирать материалы для своей дипломной. Позже я советовала своим студенткам: "Почаще ходите в библиотеки. Умных, интеллигентных парней можно встретить только там".
Ермухан ежедневно провожал меня из библиотеки. Незадолго до его отъезда в Алма-Ату я сказала маме, что на следующий день к нам придет молодой человек. Она обрадовалась. О своей жизни в Алма-Ате он ни мне, ни ей ничего не рассказывал, но она почему-то сразу доверила меня ему. И когда я, едва получив диплом, заявила, что еду в Москву, где Ермухан должен был защищать докторскую, мама не была против.
В Москве я жила у подруги, он – в гостинице. Когда должен был поехать в Ленинград к одному из своих оппонентов, то пригласил меня с собой. И что же? В гостинице нас приняли за мужа и жену, поскольку у нас созвучные фамилии, а на то, что в паспортах у нас нет штампов, не обратили внимания. Для того времени это был смелый поступок, но я поверила ему, когда он сказал: "Все равно мы будем вместе", хотя уже знала, что в Алма-Ате у него осталась семья, где росли две дочери.
В 1947 году после защиты докторской он выпустил монографию "Казахстан 20–40-х годов ХIХ века". И на него сразу посыпались обвинения в национализме и идеализации феодального строя. Ермухан знал, что врагом его делают искусственно: восстание Кенесары длилось 10 лет, закрыть на это глаза и заявить, что история Казахстана началась сразу после Великой Октябрьской революции, просто невозможно. На заключительной дискуссии он смог дать такой аргументированный отпор своим недругам, что вскоре его назначили заместителем директора Института истории Академии наук Казахстана.
И все же он не смог избежать гонений со стороны властей. В начале 50-х после публикации в "Правде" статьи "За марксистское освещение вопросов истории" его исключили из партии. В те дни он сжег все письма, полученные от московских историков – Анны Панкратовой, Михаила Вяткина, Андрея Кучкина: Ермухан боялся, что если они будут найдены, то их авторов тоже будут преследовать.
Весной 1951 года его сослали рядовым учителем истории в Нарынколь. Там он проработал всего одну четверть. Потом власти посчитали, что его опасно держать рядом с китайской границей, и сослали в село Новотроицкое Жамбылской области. Здесь он пробыл полтора года, а 5 сентября 1952 года его взяли прямо с урока. В начале декабря был суд, ему дали 25 лет и сослали в Бодайбо Иркутской области.
– К тому времени у нас с ним было двое сыновей, – продолжает Халима Адамовна. – Правда, оба они были на моей фамилии, поскольку мы с Ермуханом не были зарегистрированы. И тем не менее на работе на меня стали коситься, знакомые старались пробежать мимо, не поздоровавшись… В лагерях Ермухан находился полтора года. С наступлением хрущевской оттепели его отпустили одним из первых. Когда Ермухан приехал в Узбекистан, куда я перебралась к родным, передо мной стоял не узник ГУЛАГа, а картинный щеголь! Оказывается, Анна Панкратова (в Москве он ей первой нанес визит), увидев его в телогрейке, сказала: "Чтобы ваши недруги не подумали, что вы пали духом, в Алма-Ате вы должны появиться одетым, как денди". Она дала ему денег на ротондовое пальто, а переводчик "Войны и мира" Мухтар Жангарин подарил ему модный костюм.
В Алма-Ате ему все пришлось начинать с нуля. Всех ученых званий – не только доктора наук, но и кандидата – он был лишен, поэтому пошел работать рядовым преподавателем в КазГУ. А в 1957 году, когда вышла его книга "Присоединение Казахстана к России", ее посчитали за докторскую и вернули звание профессора.
То, что он все время издавался, все время над чем-то работал, не давало завистникам покоя. Одна из них, неглупая, кстати, женщина, так много сил потратила на борьбу с ним, что в итоге у нее не хватило сил защитить собственную докторскую.
Однажды, когда он лечился в санатории под Алма-Атой, пришло письмо из Бухары. Когда я открыла его, мне стало плохо. Там сообщалось, что он кому-то должен платить алименты. Я поехала к нему, посмотрела в глаза, а они у него бесхитростные, чистые, и… язык не повернулся говорить упреки. Потом все же, как бы между прочим, сообщила о письме из Бухары. "Ой, Алла! – изумился Ермухан. – До чего они дошли! Хотят, чтобы и дома мне было плохо". Так оно на самом деле и было, потому что после того письма никто к нам не приставал с алиментами.
"Неужели этот мужчина мой?!"
Он умер очень рано – в 50 лет. Легкие у него всегда были слабыми – у Ермухана Бекмаханова еще в молодости обнаружили закрытую форму туберкулеза. Сказались и нищее детство, и голодные студенческие годы, и лагерь. В письмах к жене он так и писал: "Преодолевая недуг, сижу в библиотеке". Но умер он не от туберкулеза, а от рака легких.
И все же Бекмаханов собирался жить долго, впереди у него были грандиозные планы. Хотел выпустить учебник по истории Казахстана для вузов, исследовать историю Алаш-Орды, написать монографию о Чокане Валиханове и его окружении. Он считал, что эта яркая личность не могла стать тем, кем она стала для своего народа, если бы не окружение. Но казахские интеллектуалы, создававшие Чокану питательную среду, в исторической литературе либо вовсе не упоминаются, либо упоминаются вскользь.
– В конце концов он просто хотел путешествовать по миру, хотя это вряд ли было осуществимо: наша семья жила в состоянии хронического безденежья, – говорит Халима Бекмухамедова. – Возвращаясь откуда-нибудь из гостей, Ермухан по-детски удивлялся: "Апырай, как они крепко живут!"
Нам же приходилось делить зарплату на две части – на первую семью Ермухана и на нашу, где тоже росло трое детей (в 1956-м у нас родилась дочь Карлыгаш). Кстати, сыновей он, на которого вешали ярлык националиста, нарушая вековые обычаи казахов, когда не принято сыну давать имя отца, назвал на русский манер – Иван Иванычами: старшего – Ермуханом, второго – Сермуханом. Я как могла старалась облегчить его нелегкую жизнь. И мне кажется, он был счастлив со мной.
– И что это я так привязался к тебе? – удивлялся он иногда. – Кроме тебя, мне не нужна ни одна женщина в мире.
Говоря так, он, конечно же, лукавил. У него был шарм, непередаваемая изюминка, так привлекающая женщин. Они его замечали, и он их тоже, но за 20 лет совместной жизни я ни разу не устраивала ему сцен ревности. Зачем было усложнять этими глупостями и без того нелегкое бытие? Была смиренной, покорной женой, которая обращалась к нему только на "вы", что ему всегда чрезвычайно льстило.
Порой, при всей его доброте и отзывчивости, он срывался на близких, бывал даже эгоистичным. Например, очень любил одеваться. Модные вещи – будь то плащ из болоньи или рубашка из нейлона – приобретал одним из первых в городе. Если бы и я так одевалась, как он, то наши дети наверняка сидели бы голодными. И если у него были отдельные костюмы на каждый случай, то на мне – зачастую одно платье, в котором выходила и в пир, и в мир. Я ему эту его слабость прощала. Он как бы наверстывал то, что не мог позволить себе в годы сиротской юности.
В моей семье все было по-другому. Поскольку у мамы я была одна, то всегда была одета хорошо и модно и никогда, даже в военные годы, не знала, что такое голод. Поэтому к слабостям мужа относилась не только снисходительно. Я восторгалась им и спрашивала саму себя: "Неужели этот мужчина мой?!", когда видела его в президиуме ученого совета: шикарный костюм, свежайшая рубашка, белоснежный носовой платок, носки в тон модных ботинок.
...Я счастливая женщина, потому что познала, что такое любовь, а ведь многим это великое чувство неведомо, даже имея семью, они остаются внутренне одинокими. Я же все 20 лет, что была рядом с Ермуханом, чувствовала себя и любимой женщиной, и единомышленником своего мужа.
Эта мудрая, красивая и умная женщина видела в своей жизни много печального, но сегодня Халима Адамовна называет себя счастливым человеком. Жизнь все расставила по своим местам: суета недоброжелателей, направленная против таланта и научного наследия ее мужа, оказалась тщетной. Самым ярким проявлением научной правоты историка Бекмаханова стал прекрасный монумент последнему казахскому хану Кенесары на берегу реки Есиль в Астане. Фильм "Аманат" Сатыбалды Нарымбетова, который выйдет в широкий прокат осенью текущего года, – венец нынешних юбилейных торжеств в честь покойного ученого. Кроме преданности науке и научным идеалам, в этой картине сквозной является и линия любви.
– Халиму в этой жизни всегда поддерживали преданность мужу, любовь ее детей и всех, кто ее знал и кому она доверяла, – говорит ее многолетняя подруга Ханиса Канышевна Сатпаева. – И кто знает, что сталось бы с памятью Ермухана Бекмаханова, если бы не жизненная активность его любимой Халимы.
Красивые и умные парни обитают в библиотеках
– Со своим будущим мужем я встретилась в мае 1946 года, – рассказывает Халима Бекмухамедова. – Я оканчивала филологический факультет Среднеазиатского государственного университета. Ермухан Бекмаханов работал над своей докторской в библиотеке имени Навои в Ташкенте, куда я ходила собирать материалы для своей дипломной. Позже я советовала своим студенткам: "Почаще ходите в библиотеки. Умных, интеллигентных парней можно встретить только там".
Ермухан ежедневно провожал меня из библиотеки. Незадолго до его отъезда в Алма-Ату я сказала маме, что на следующий день к нам придет молодой человек. Она обрадовалась. О своей жизни в Алма-Ате он ни мне, ни ей ничего не рассказывал, но она почему-то сразу доверила меня ему. И когда я, едва получив диплом, заявила, что еду в Москву, где Ермухан должен был защищать докторскую, мама не была против.
В Москве я жила у подруги, он – в гостинице. Когда должен был поехать в Ленинград к одному из своих оппонентов, то пригласил меня с собой. И что же? В гостинице нас приняли за мужа и жену, поскольку у нас созвучные фамилии, а на то, что в паспортах у нас нет штампов, не обратили внимания. Для того времени это был смелый поступок, но я поверила ему, когда он сказал: "Все равно мы будем вместе", хотя уже знала, что в Алма-Ате у него осталась семья, где росли две дочери.
В 1947 году после защиты докторской он выпустил монографию "Казахстан 20–40-х годов ХIХ века". И на него сразу посыпались обвинения в национализме и идеализации феодального строя. Ермухан знал, что врагом его делают искусственно: восстание Кенесары длилось 10 лет, закрыть на это глаза и заявить, что история Казахстана началась сразу после Великой Октябрьской революции, просто невозможно. На заключительной дискуссии он смог дать такой аргументированный отпор своим недругам, что вскоре его назначили заместителем директора Института истории Академии наук Казахстана.
И все же он не смог избежать гонений со стороны властей. В начале 50-х после публикации в "Правде" статьи "За марксистское освещение вопросов истории" его исключили из партии. В те дни он сжег все письма, полученные от московских историков – Анны Панкратовой, Михаила Вяткина, Андрея Кучкина: Ермухан боялся, что если они будут найдены, то их авторов тоже будут преследовать.
Весной 1951 года его сослали рядовым учителем истории в Нарынколь. Там он проработал всего одну четверть. Потом власти посчитали, что его опасно держать рядом с китайской границей, и сослали в село Новотроицкое Жамбылской области. Здесь он пробыл полтора года, а 5 сентября 1952 года его взяли прямо с урока. В начале декабря был суд, ему дали 25 лет и сослали в Бодайбо Иркутской области.
– К тому времени у нас с ним было двое сыновей, – продолжает Халима Адамовна. – Правда, оба они были на моей фамилии, поскольку мы с Ермуханом не были зарегистрированы. И тем не менее на работе на меня стали коситься, знакомые старались пробежать мимо, не поздоровавшись… В лагерях Ермухан находился полтора года. С наступлением хрущевской оттепели его отпустили одним из первых. Когда Ермухан приехал в Узбекистан, куда я перебралась к родным, передо мной стоял не узник ГУЛАГа, а картинный щеголь! Оказывается, Анна Панкратова (в Москве он ей первой нанес визит), увидев его в телогрейке, сказала: "Чтобы ваши недруги не подумали, что вы пали духом, в Алма-Ате вы должны появиться одетым, как денди". Она дала ему денег на ротондовое пальто, а переводчик "Войны и мира" Мухтар Жангарин подарил ему модный костюм.
В Алма-Ате ему все пришлось начинать с нуля. Всех ученых званий – не только доктора наук, но и кандидата – он был лишен, поэтому пошел работать рядовым преподавателем в КазГУ. А в 1957 году, когда вышла его книга "Присоединение Казахстана к России", ее посчитали за докторскую и вернули звание профессора.
То, что он все время издавался, все время над чем-то работал, не давало завистникам покоя. Одна из них, неглупая, кстати, женщина, так много сил потратила на борьбу с ним, что в итоге у нее не хватило сил защитить собственную докторскую.
Однажды, когда он лечился в санатории под Алма-Атой, пришло письмо из Бухары. Когда я открыла его, мне стало плохо. Там сообщалось, что он кому-то должен платить алименты. Я поехала к нему, посмотрела в глаза, а они у него бесхитростные, чистые, и… язык не повернулся говорить упреки. Потом все же, как бы между прочим, сообщила о письме из Бухары. "Ой, Алла! – изумился Ермухан. – До чего они дошли! Хотят, чтобы и дома мне было плохо". Так оно на самом деле и было, потому что после того письма никто к нам не приставал с алиментами.
"Неужели этот мужчина мой?!"
Он умер очень рано – в 50 лет. Легкие у него всегда были слабыми – у Ермухана Бекмаханова еще в молодости обнаружили закрытую форму туберкулеза. Сказались и нищее детство, и голодные студенческие годы, и лагерь. В письмах к жене он так и писал: "Преодолевая недуг, сижу в библиотеке". Но умер он не от туберкулеза, а от рака легких.
И все же Бекмаханов собирался жить долго, впереди у него были грандиозные планы. Хотел выпустить учебник по истории Казахстана для вузов, исследовать историю Алаш-Орды, написать монографию о Чокане Валиханове и его окружении. Он считал, что эта яркая личность не могла стать тем, кем она стала для своего народа, если бы не окружение. Но казахские интеллектуалы, создававшие Чокану питательную среду, в исторической литературе либо вовсе не упоминаются, либо упоминаются вскользь.
– В конце концов он просто хотел путешествовать по миру, хотя это вряд ли было осуществимо: наша семья жила в состоянии хронического безденежья, – говорит Халима Бекмухамедова. – Возвращаясь откуда-нибудь из гостей, Ермухан по-детски удивлялся: "Апырай, как они крепко живут!"
Нам же приходилось делить зарплату на две части – на первую семью Ермухана и на нашу, где тоже росло трое детей (в 1956-м у нас родилась дочь Карлыгаш). Кстати, сыновей он, на которого вешали ярлык националиста, нарушая вековые обычаи казахов, когда не принято сыну давать имя отца, назвал на русский манер – Иван Иванычами: старшего – Ермуханом, второго – Сермуханом. Я как могла старалась облегчить его нелегкую жизнь. И мне кажется, он был счастлив со мной.
– И что это я так привязался к тебе? – удивлялся он иногда. – Кроме тебя, мне не нужна ни одна женщина в мире.
Говоря так, он, конечно же, лукавил. У него был шарм, непередаваемая изюминка, так привлекающая женщин. Они его замечали, и он их тоже, но за 20 лет совместной жизни я ни разу не устраивала ему сцен ревности. Зачем было усложнять этими глупостями и без того нелегкое бытие? Была смиренной, покорной женой, которая обращалась к нему только на "вы", что ему всегда чрезвычайно льстило.
Порой, при всей его доброте и отзывчивости, он срывался на близких, бывал даже эгоистичным. Например, очень любил одеваться. Модные вещи – будь то плащ из болоньи или рубашка из нейлона – приобретал одним из первых в городе. Если бы и я так одевалась, как он, то наши дети наверняка сидели бы голодными. И если у него были отдельные костюмы на каждый случай, то на мне – зачастую одно платье, в котором выходила и в пир, и в мир. Я ему эту его слабость прощала. Он как бы наверстывал то, что не мог позволить себе в годы сиротской юности.
В моей семье все было по-другому. Поскольку у мамы я была одна, то всегда была одета хорошо и модно и никогда, даже в военные годы, не знала, что такое голод. Поэтому к слабостям мужа относилась не только снисходительно. Я восторгалась им и спрашивала саму себя: "Неужели этот мужчина мой?!", когда видела его в президиуме ученого совета: шикарный костюм, свежайшая рубашка, белоснежный носовой платок, носки в тон модных ботинок.
...Я счастливая женщина, потому что познала, что такое любовь, а ведь многим это великое чувство неведомо, даже имея семью, они остаются внутренне одинокими. Я же все 20 лет, что была рядом с Ермуханом, чувствовала себя и любимой женщиной, и единомышленником своего мужа.
